Бога бойтесь, царя чтите

Назад к новостям

Когда обсуждается фильмъ о Матильдѣ Красинской, говорятъ прежде всего объ оскорбленiи памяти святого. Можно также говорить о томъ, что этотъ святой – жертва вопiющаго къ Небу преступнаго злодѣянiя 1918 г., за которое несемъ отвѣтственность мы всѣ - независимо отъ вѣроисповѣданiя и отношенiя нашего къ Государю и Его Семьѣ. Уже само это злодѣянiе ставитъ моральныя препоны для всякихъ «творческихъ фантазiй» относительно жертвъ этого злодѣянiя – разумѣется, для тѣхъ, въ комъ есть хоть капля совѣсти, хоть малая толика моральнаго чувства. Мнѣ же хотѣлось бы взглянуть на предметъ спора болѣе широко. Если бы не было екатеринбургскаго злодѣянiя и вызванной имъ канонизацiи, Государь все же остался бы въ исторической памяти какъ добрый христiанинъ и достойный Монархъ: ведя безпрецедентную войну, Онъ не подпустилъ нѣмцевъ къ Петрограду, Москвѣ, Волгѣ и Кавказу, а въ той губительной для Россiи войнѣ, какую вело противъ Него «общество», Онъ, въ отличiе отъ сего послѣдняго, готовъ былъ на самые для Него болѣзненные компромиссы. Но сказанное отнюдь не означаетъ, что Государь, признанный какими-либо историками и «общественнымъ мнѣнiемъ» плохимъ, можетъ быть безнаказанно поносимъ. Согласно христiанской традицiи всякiй, любой Государь имѣетъ особый статусъ и исключительныя привилегiи. Въ римскомъ правѣ (а мы его знаемъ въ видѣ реципированномъ и кодифицированномъ при христiанскихъ Императорахъ) оскорбленiе Величества (crimen laesae Majestatis) было само по мебе настолько важнымъ преступленiемъ, что подъ это понятiе былъ подверстанъ цѣлый рядъ важнѣйшихъ государственныхъ преступленiй. Здѣсь юридическiй аспектъ сопрягался съ особымъ духовнымъ почитанiемъ помазанника Божiя (таковыми могли сознаваться даже языческiе цари: Ис. 45, 1). Въ христiанской Римской Имперiи личность Императора была окружена особымъ ореоломъ, и онъ даже изображался съ нимбомъ. Все, что имѣло къ нему отношенiе, именовалось священнымъ (sacer; греч. аналогъ theios – божественный): sacrum palatium – священный дворецъ, sacrum cubiculum – священная опочивальня, sacra vestis – священный гардеробъ. Не только царямъ, но и царскимъ дворцамъ подобали земные поклоны, которые въ Россiи отмѣнилъ только Петр I. Цари были неподсудны не только по дѣламъ государственнымъ и гражданскимъ, но и по вопросамъ вѣроучительнымъ. Исторiя знаетъ Императоровъ, которые подъ влiянiемъ епископовъ поддерживали ереси или даже, получивъ еретическое воспитанiе, сами разрабатывали какъ богословы еретическiя доктрины (рѣдчайшiй случай Константина V). Но никто изъ нихъ никогда не былъ оффицiально осужденъ какъ еретикъ. Осуждали папъ, патрiарховъ, епископовъ, богослововъ-пресвитеровъ (Оригенъ), богослововъ-монаховъ (Евагрiй), богослововъ-мирянъ (Дидимъ), но только не Императоровъ. Если же помѣстный Охридскiй соборъ въ 1278 осудилъ за латинскую ересь Императора Михаила VII Палеолога, то (не гогворя ужъ о проблематичности осужденiя за ересь, которая не была осуждена ни однимъ Вселенскимъ Соборомъ) такое осужденiе было возмжно только потому, что сепаратистское западно-греческое государство, претендуя на константинопольскiй престолъ, не признавало Михаила законнымъ Императоромъ. А вотъ переходъ въ католичество Императора Iоанна V Палеолога въ 1369 остался его личнымъ поступкомъ, который антилатинская iерархiя предпочла «не замѣтить». А когда патрiархъ Никифоръ Исповѣдникъ захотѣлъ полемизировать съ иконоборцемъ Императоромъ Константиномъ V (въ началѣ второго иконоборчества, много лѣтъ спустя послѣ смерти Императора и уже послѣ завершенiя царствованiя его династiи), онъ назвалъ его псевдонимомъ, не содержавшимъ никакихъ идентификацiонныхъ намековъ. Намъ могутъ возразить, что историки позволяли себѣ нелицепрiятныя сужденiя о нѣкоторыхъ Императорахъ. На самомъ дѣлѣ ихъ свѣденiя и обобщенiя формально были ихъ частнымъ дѣломъ и никогда не имѣли оффицiальнаго характера, даже если иногда за ними угадываются гипотетическiя установки правительственной пропаганды (напр. Дискретизацiя Аморiйской династiи въ исторiографiи Македонской династiи). Что же до такихъ памфлетовъ какъ «Тайная исторiя» Прокопiя Кесарiйскаго (VI в.), они могли писаться и храниться только въ условiяхъ глубокаго подполья (указанное сочиненiе сохранилось только въ пяти позднихъ рукописяхъ ХIII-ХIV вв.). Вообще же историческiя сочиненiя были достоянiемъ узкаго круга эрудитовъ и неграмотному народу были абсолютно недоступны. Народъ благоговѣйно взиралъ на царскiе выходы въ соборахъ, крестныхъ ходахъ и на ипподромѣ и слышалъ молитвенныя возношенiя императорскихъ именъ во всѣхъ церквахъ, и не только въ Имперiи (въ Россiи Императоровъ поминали до самаго конца Византiи). Россiя хранила и продолжала византiйскiя традицiи. Когда Императрица Екатерина II хотѣла декульпабилизировать нѣсколько видовъ государственныхъ преступленiй, въ томъ числѣ и оскорбленiе Величества въ узкомъ, буквальномъ смыслѣ, намѣренiе Императрицы оспорили митрополитъ С.-Петербургскiй Гаврiилъ, епископъ Псковскiй Иннокентiй и придворный архимандритъ Платонъ, въ будущемъ митрополитъ Московскiй. Императрица вняла имъ, и въ послѣдующей редакцiи «Наказа» преступленiя остались преступленiями, и только наказанiе за нихъ было смягчено. Новое время отмѣчено кризисомъ не только монархiй, но и самого христiанства. Если протестантскiя революцiи еще шли подъ тѣми или иными библейскими лозунгами, французская революцiя конца ХVIII в. была въ равной мѣрѣ антимонархической и антихристiанской. Какъ французское «Просвещенiе», породившее революцiю, глумилось надъ христiанствомъ, такъ революцiя эта вылилась въ повальное глумленiе надъ монархами. Только Бонапартъ извѣстной фразой: «какiе бы они ни были, они всѣ - мои предшественники» оборвалъ эту вакханалiю, и трусливая орава борзописцевъ безпрекословно покорилась диктатору и умолкла – ихъ занимала не «историческая правда», но самыя низменныя, хамскiя побужденiя. Поскольку Царь – отецъ, а Царица – мать всего народа, русская революцiя была хамствомъ въ прямомъ, библейскомъ смыслѣ слова. Конечно, это началось не съ Милюковыхъ и Ульяновыхъ, а съ «декабристовъ», Герцена, гр. Л. Толстого и проч. Позволю себѣ маленькую, далеко не самую яркую изъ возможныхъ, иллюстрацiю. Кн. П.А.Вяземскiй въ 20-лѣтнемъ возрастѣ былъ свидѣтелемъ событiй войны 1812 г. Остановившись въ своихъ «Воспоминанiяхъ о 1812 годѣ» на сценѣ «киданiя бисквитовъ съ балкона» Александромъ I («Война и миръ» т. 3, ч. 1, гл. 21), Вяземскiй замѣчаетъ: «Если отнести эту сцену къ исторiи, то можно сказать утвердительно, что это басня; если отнести ее къ вымысламъ, то можно сказать, что тутъ еще болѣе исторической невѣрности и несообразности. Этотъ разсказъ изобличаетъ совершенное незнанiе личности Александра I. Онъ былъ такъ размѣренъ, расчетливъ во всѣхъ своихъ дѣйствiяхъ и малейшихъ движенiяхъ, такъ опасался всего, что могло показаться смѣшнымъ или неловкимъ, такъ былъ во всемъ обдуманъ, чиненъ, представителенъ, оглядливъ до мелочи и щепетливости, что, вѣроятно, онъ скорѣе бросился бы въ воду, нежели бы рѣшился показаться передъ народомъ, и еще въ такiе торжественные и знаменательные дни, доѣдающимъ бисквитъ». Выводъ Вяземскаго: «Школа отрицанiя и униженiя исторiи подъ видомъ новой оцѣнки ея, разувѣренiя въ народныхъ вѣрованiяхъ – все это не ново [...] Это уже не скептицизмъ, а чисто нравственно-литературный матерiализмъ. Безбожiе опустошаетъ Небо и будущую жизнь. Историческое вольнодумство и невѣрiе опустошаютъ землю и жизнь настоящаго отрицанiемъ событiй минувшаго и отрѣшенiемъ народныхъ личностей» (П.А.Вяземскiй. Эстетика и литературная критика. М. 1984, с. 269 – 270, 265). Русская революцiя открыла для хамскаго глумленiя особыя возможности. Здѣсь, въ частности, отличился другой Толстой, Алексѣй Николаевичъ. Хоть онъ и говорилъ послѣ революцiи Бунину, что «сапоги теперь бы цѣловалъ у всякаго Царя», но, заманенный большевицкими гонорарами въ Россiю, началъ свою литературную дѣятельность на обрѣтенной совѣтской родинѣ съ написанiя пьесы «Заговоръ Императрицы», исполненной грязныхъ навѣтовъ на Царскую Семью. «Историческая достовѣрность» пьесы была гарантирована «соавторомъ» Толстого П.Е.Щеголевымъ, который какъ разъ тогда участвовалъ въ подготовкѣ къ изданiю матерiаловъ коммиссiи Временнаго правительства по разслѣдованiю «преступленiй» «стараго режима». У самой невзыскательной, бульварно-площадной публики пьеска имѣла большой успѣхъ и шла во многихъ театрахъ. Гонораръ начислялся съ каждаго спектакля. Заполнявшихъ театры любителей скандальныхъ сенсацiй больше всего влекло разоблаченiе «альковныхъ тайнъ», впрочемъ, нераздѣльно смѣшанное съ раскрытiемъ «государственныхъ преступленiй». Даже совѣтская литературная и театральная критика достаточно дружно осудила фарсъ Толстого. О, конечно же, никто не защищалъ поруганную честь Царской Семьи или оболганную истину исторiи. Но на седьмомъ году революцiи, когда всѣ еще помнили расцвѣтъ русской литературы и русскаго театра при Николаѣ II, слишкомъ великъ былъ контрастъ между высокимъ искусствомъ и балаганной агиткой Толстого – Щеголева. Въ наши дни этотъ контрастъ ощутимъ гораздо меньше ввиду продолжавшагося долгiя десятилѣтiя общаго паденiя культуры. Революцiя воспитала новый типъ человѣка, имѣющiй мало общаго съ людьми столѣтней давности, особенно съ Царями. Соврмеменный актеръ несовмѣстимъ духовно съ Высочайшими Особами прошлаго, здѣсь завѣдомо исключена всякая «конгенiальность», всякая возможность «вчувствованiя» и сценическаго «перевоплощенiя». Объ этомъ говоритъ вся исторiя совѣтскаго кинематографа. «Рубаха-парень», которому впору играть Горькихъ, Маяковскихъ и всякихъ «матросовъ Балтики», вдругъ, на новомъ изгибѣ «генеральной линiи» начинаетъ играть русскихъ Царей и Царевичей. Или рамольный репатрiантъ, отмѣтившiйся въ эмиграцiи слишкомъ активнымъ совѣтскимъ, скажемъ деликатно, «патрiотизмомъ», вдругъ оказывается въ роли русскаго «Царя-рыцаря». Такой кинематографъ можно только бойкотировать. Современные законы не защищаютъ Царей. Однако при этомъ можно доказать незаконность фильма о М. Красинской. Онъ, оскорбляя чувства тѣхъ, кто вѣренъ памяти Царей, кто вѣренъ старой Россiи, расширяетъ расколъ въ обществѣ, препятствуетъ консолидацiи русскаго народа передъ лицомъ фронтальнаго наступленiя содомическаго, антихристiанскаго въ своей правящей верхушкѣ Запада. Запрещенiе этого фильма оказало бы умиротворяющее, успокоительное дѣйствiе на наше общество.